Sep. 5th, 2014 07:03 pm
Сергей Кредов о белом и красном терроре
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
r3dthr3atИсторик Мельгунов предложил формулу, которая была много раз повторена авторами других исследований о терроре. Она уже вошла в учебники. Мельгунов утверждал: красный террор — часть государственной политики, белый террор — стихийные, не поощряемые сверху «эксцессы». В этом он видел принципиальное отличие между двумя явлениями. Историк задал, как ему казалось, риторический вопрос: «Где и когда в правительстве генерала Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля звучали голоса с призывом к систематическим официальным убийствам?»
Сразу обращает на себя внимание: Сергей Петрович не упомянул имени генерала Корнилова, который, как мы помним, отдал приказ «пленных не брать!» еще за семь месяцев до объявления Совнаркомом красного террора. «Эксцесс» на уровне командующего Добровольческой армией…
Пройдемся коротко по персоналиям из списка Мельгунова.
Деникин. Когда его армия еще надеялась взять Москву осенью 1919-го, Особое совещание собралось решать судьбу побежденных. Решили: коммунистов расстрелять. Кутепов, Шкуро, Мамонтов, Слащев и прочие догадались бы и сами. Также не отнесешь к «эксцессам», что белоказаки вывозили из захваченных городов и сел многокилометровые обозы с «зипунами». Иначе бы на Москву не пошли.
Колчак. «Командирам я приказываю расстреливать всех захваченных коммунистов», — говорил адмирал в газетном интервью в августе 1918-го. Это он еще толком не начинал воевать… Колчак в перечне Мельгунова, наверное, самый уязвимый персонаж.
Врангель. В приказе от 29 апреля 1920 года барон потребовал «расстреливать всех комиссаров и коммунистов, взятых в плен».
Можно добавить и Юденича, наступавшего с северо-запада, а очевидец — русский писатель Александр Куприн, находившийся при армии. «Расстреливали только коммунистов» — Куприн имел в виду, что насилием подчиненные Юденича не злоупотребляли.
А коммунистов в стране насчитывалось, между прочим, около 300 тысяч человек! На каждого приходилось по нескольку расстрелыциков, которые ссылались на приказы первых лиц. Не было пощады также и другим категориям населения, от представителей местной власти до крестьян, участвовавших в «черном переделе». То, что белые не убили больше, чем успели, заслуга не их…
Формула Мельгунова не выдерживает первого соприкосновения с фактами.
Между тем открываем современный учебник «История России с древнейших времен до наших дней» под редакцией члена-корреспондента РАН А. Н. Сахарова, рекомендованного для изучения абитуриентам, студентам, преподавателям. Читаем (том второй, с. 431): «…Красный террор был первичным явлением, белый — производным… Красный террор, таким образом, — государственная система, декретированная сверху уже в первые месяцы существования большевистского режима. Белый же террор, что в свое время отмечал С. П. Мель-гунов, выступал в качестве эксцессов на местах, с которыми пусть вяло, непоследовательно, но вели борьбу носители белой идеи». (Да не вели они такой борьбы! А «декретирована» вплоть до конца 1918 года была мировая война, уносившая в месяц сотни тысяч убитыми, ранеными, задохнувшимися от газов, умершими от тифа и испанки…)
* * *
Но дело даже не в этом. Терроры различных цветов и оттенков в Гражданскую — явления не отдельные, а взаимосвязанные. И это особенно наглядно проявлялось в местностях, где власть много раз переходила из рук в руки. Самые ценные свидетельства о терроре — оттуда.
…Писатель Владимир Галактионович Короленко — святой русской революции. Все лихолетье он провел почти безвыездно в Полтаве. Всероссийская слава писателя уберегла его семью от террора. Февралисты, большевики, петлюровцы, немцы, деникинцы, атаманы… Многих повидала Полтава. Красные арестовывают горожан за сотрудничество с белыми, белые — за сотрудничество с красными. Родственники арестованных устремляются за помощью к писателю. Тот пытается заступиться. Часто убеждается: поздно…
В июне—сентябре 1920 года Короленко отправил шесть писем красным вождям. Конкретный адресат — нарком просвещения Луначарский. Однако вопросы — явно не по ведомству Наркомпроса. Обращаясь по существу к Ленину (до которого слова писателя дошли), Владимир Галактионович, в частности, писал:
«Деятельность большевистских Чрезвычайных следственных комиссий представляет пример — может быть, единственный в истории культурных народов. Однажды один из видных членов Все-украинской ЧК, встретив меня в полтавской Чрезв. ком., куда я часто приходил и тогда с разными ходатайствами, спросил у меня о моих впечатлениях. Я ответил: если бы при царской власти окружные жандармские управления получили право не только ссылать в Сибирь, но и казнить смертью, то это было бы то самое, что мы видим теперь.
На это мой собеседник ответил:
— Но ведь это для блага народа.
Я думаю, что не всякие средства могут действительно обращаться на благо народа, и для меня несомненно, что административные расстрелы, возведенные в систему и продолжающиеся уже второй год, не принадлежат к их числу».
Письма Короленко к Луначарскому были опубликованы за границей в 1922 году уже после смерти автора. Они справедливо считаются ценнейшим свидетельством времени, а зачастую также неким «политическим завещанием» писателя, квинтэссенцией его размышлений в годы Гражданской. Последнее — неверно. В этом убеждаешься, когда знакомишься с дневниковыми записями Короленко.
О красном терроре Владимир Галактионович судит беспощадно и справедливо. Но — такая деталь: при большевиках Короленко имел пропуск в ЧК Полтавы. Он мог в любое время беспрепятственно пройти к руководителям чрезвычайки и изложить им свое ходатайство. Его там выслушивали. Нередко он обращался напрямую к главе правительства Украины Раковскому. Многим людям Короленко сумел помочь. При белых же он не помог… никому! В белой контрразведке, когда Владимир Галактионович пришел туда за кого-то заступиться, с ним даже не стали разговаривать. Более того, добровольческие власти готовились провести у него в доме обыск.
Поэтому Короленко и не обращался с посланиями к белым вождям. Не видел смысла.
Воздав должное пафосу «писем к Луначарскому», откроем дневниковые записи Владимира Галактионовича. Из них узнаем:
«1918 год. Январь. В Полтаве хозяйничает пришедший с красными войсками из Москвы бывший царский подполковник Михаил Муравьев. Местные советы для него не указ. Муравьев накладывает контрибуции на буржуазию. Взыскивает с “буржуев” 600 тыс. рублей в пользу солдатских вдов — общественность сомневается, что вдовы получат все эти деньги.
25 марта. Большевики постепенно покидают Полтаву. Оставшийся без власти город подвергается грабежам. Среди грабителей — много красногвардейцев. На улицах раздается стрельба.
29 и 30 марта. В город входят немцы и части гетмана Скоропадского. И тут же начинаются безобразия. Подозреваемых в большевизме заводят во дворы и расстреливают. Не успевших скрыться красногвардейцев приводят в юнкерское училище, страшно избивают нагайками, потом убивают. “Избивать перед казнью могут только истинные звери”. Возобновляются грабежи.
1 апреля. На заседании городской думы гласный Ляхович (зять писателя) приводит факты истязаний, произведенных над невинными людьми. Их арестовали, свезли в застенок, положили на стол, били шомполами (в несколько приемов дали до 200—250 ударов), заставляли проделывать “немецкую гимнастику” с приседаниями и кричать проклятия “жидам и кацапам”. Потом отпустили.
На заседании думы присутствует представитель гетмана. Он поправляет выступающих, когда они говорят: “военная оккупация Полтавы неприятелем”. Правильно отныне: “помощь дружественной державы свободной Украине”.
7 апреля. Зверства в застенке продолжаются. Истязаниям подвергнуты отец и сын по фамилии Заиц. Старик после экзекуции впал в тихое помешательство.
13 апреля. Немцы в городе стараются держаться прилично, но в деревнях грабят, и против них растет озлобление. В одном селе представителя “дружественной державы” мужики зарубили топором. Дом, где это произошло, снесен до основания».
До конца 1918-го в Полтаве жизнь протекает примерно в том же русле. Наступает 1919 год. В город возвращаются большевики. Отношение властей к Короленко улучшается, поскольку правительство Украины теперь возглавляет старый знакомый писателя, благоволивший к нему, Христиан Ваковский.
В харьковской меньшевистской газете публикуется расследование о проведенном петлюровцами еврейском погроме. Итог — около трех тысяч убитых и столько же раненых. «Целые улицы были превращены в кладбища», — сообщает газета. Погибло также около пятидесяти рабочих-христиан.
А в Полтаве сводят счеты. Расстреляны бывшие начальник карательного отряда и тюремный надзиратель… Когда писатель пытается облегчить чью-то судьбу, встречается с недоумением: как же так, ведь они убивали и пытали наших людей?
«22 марта. Вчера приходила бедняга Сподина с заплаканными глазами. Муж ее, почти инвалид, арестован. Был при гетмане комендантом в Миргороде.
23 марта. Захвачен целый выводок девиц, которые работали в осведомительном бюро. По большей части это простые переписчицы. Ко мне ходят родственники — матери, сестры… Просят, плачут. Мы в свою очередь справляемся в чрезвычайке. Кажется, особенно зверских намерений относительно этой группы не заметно».
Сильная сторона власти большевиков: стихийные грабежи прекращены. И если бы они имели представление о законности… Позднее Короленко запишет: «Большевики уже второй раз отлично “вступают”, и только после, когда начинают действовать их чрезвычайки, — их власть начинает возбуждать негодование и часто омерзение».
А летом 1919-го в Полтаве вновь другая по окрасу власть — белые. Долгожданная Добровольческая армия. О пребывании в Полтаве деникинцев свидетельствуют записи Короленко:
«Эти дни прошли в сплошном грабеже. Казаки всюду действовали так, как будто город отдан им на разграбление “на три дня”.
Бродский, бывший гласный, заявил, что его ограбили семь раз».
Стало обыденным явлением выбрасывание евреев с поезда на ходу. За каждым поездом оставались трупы выброшенных таким образом и разбившихся. Евреи совсем перестали ездить по железным дорогам.
В начале 1920 года писатель подводит итоги увиденному им при разных режимах:
«Добровольцы вели себя гораздо хуже большевиков и отметили свое господство, а особенно отступление, сплошной резней еврейского населения».
«Деникинцы вступили с погромом и все время вели себя так, что ни в ком не оставили по себе доброй памяти. Впечатление такое, что добровольчество не только разбито физически, но и убито нравственно».
Эти строки служат необходимым дополнением к «письмам к Луначарскому». Белых, петлюровцев и прочих из Полтавы прогнали. Остались большевики. К ним и обращается писатель Короленко.
* * *
Некоторые из распространенных обвинений в адрес ВЧК придется отвести, по крайней мере, частично.
Вот картины красного террора в исполнении видного военного теоретика генерала Николая Головина:
«Освобожденные от всяких моральных норм, ближайшие исполнители теорий Ленина изощрялись в изыскании способов получить признания своих жертв всевозможными пытками. Палачи же устроили из казни своеобразный спорт опьяненных вином и кокаином людей, кончавших нередко свою карьеру в доме сумасшедших.
У каждого из этих исполнителей были свои излюбленные пытки. В Харькове скальпировали череп и снимали с кистей рук “перчатки”. В Воронеже сажали пытаемых в бочки, утыканные гвоздями, и катали; выжигали на лбу пятиконечную звезду; священникам же надевали венок из колючей проволоки. В Царицыне и Камышине пилили кости пилой, в Полтаве и Кременчуге сажали на кол. В Полтаве, например, было посажено на кол 18 монахов и затем на колу сожжены. В Екатеринославе распинали и побивали камнями. В Одессе офицеров сжигали в топках кораблей. В Киеве клали в гроб с разлагающимся трупом, хоронили заживо и потом, через полчаса, откапывали…»
Сам Николай Николаевич Головин таких картин не видел, поскольку практического участия в Гражданской не принимал. Не видел их и автор первого исследования о красном терроре Мельгунов. Среди своих источников, помимо газетных публикаций, историк указывает материалы «деникинских следователей» — комиссии Добровольческой армии, созданной для расследования преступлений большевиков.
«Деникинские следователи» — хорошо звучит. Представляются основательные, скрупулезные пор-фирии Петровичи, воспитанные в традициях дореволюционной юстиции. В действительности «деникинские следователи» входили в состав ОСВАГа — Осведомительного агентства Вооруженных сил Юга России. Их задача зачастую сводилась к тому, чтобы подготовить город к вхождению боевых частей. Требовалось показать белым воинам тела расстрелянных и замученных. А чьи это жертвы? Нередко в городе до того хозяйничали и красные, и махновцы, и националисты, и германцы, и сами белые. Времени разобраться просто нет. Не всегда есть и желание — это пропаганда. Об одном таком случае рассказывает писатель Короленко в дневниковой записи от 8 августа 1919 года. Но прежде чем предоставить ему слово — важное замечание.
Свидетельства Владимира Галактионовича о революции отличаются не только подлинной человечностью, но и высокой точностью. Короленко вполне доверял только тому, что видел собственными глазами или мог проверить иначе. В этом ценность для истории его дневниковых записей. Вот и на сей раз, получив известие, что обнаружены жертвы большевистского террора, он отправился на место происшествия. На беду пропагандистов, Владимир Галактионович сумел убиенных опознать. Читаем:
«Вчера разрыли три могилы. Впечатление ужасное: на земле разложили 16 трупов. Тут участники шайки Черного ворона, совершившие несколько вопиющих убийств, в том числе убийство семьи Столяревского. Убитая женщина — по-видимому, Петраш из той же шайки, участница вооруженных нападений. Козубов — в прошлом известный погромщик, изувер, но уже старый и безвредный к тому времени. Стадник — о нем ничего не знаю. На шеях петли из ремней или проволоки — очевидно, отказывались идти, и их тащили волоком. Молва сделала из этого еще больший ужас: говорили, что куски проволоки были продеты из одного уха в другое, что совершенная нелепость».
Из казненных все, за исключением одного (чья вина не известна), оказались бандитами. Писатель справедливо замечает: судить преступников надо гласным судом, тогда и не будет почвы для слухов. Тут большевикам возразить нечего…
Короленко находит мужество сказать там же, на месте, представителям белых: если вырыть трупы людей, расстрелянных деникинцами, впечатление будет столь же ужасным.
* * *
Июнь 1918-го, из Симферополя в Киев идет поезд. В душном вагоне разговоры почти исключительно о Махно. Пассажиры говорят шепотом, вздыхают, пугливо выглядывают в окна. Только крайняя нужда может заставить людей пуститься в такой путь в такое время. На сей раз как будто обошлось. Сгущаются сумерки, пора устраиваться на ночлег — слышится движение чемоданов, узлов, корзин. И тут за окном раздаются сухие винтовочные выстрелы. Со скрежетом, толчками, поезд начинает тормозить… Махно…
Грубая команда:
— Выходи в поле с вещами, кто не выйдет, расстреляем!
В ночи под моросящим дождем возле вагонов группами стоят люди, положив багаж на землю. Скачут конные, стреляют в воздух. Вот тебе и приехали в Киев…
Махновцы складывают багаж в подводы. Главный в бараньей шапке произносит короткую речь:
— Расстреливать будем только офицеров, полицейских и, может быть, спекулянтов.
Пассажиры уверяют, что таких среди них нет. «Там видно будет, а пока предъявите документы» — «баранья шапка» спокоен, привык к таким сценам.
Проверяются не столько документы, сколько содержимое карманов. Кошельки, часы, портсигары, серьги и кольца революционные повстанцы (так себя называют последователи батьки) складывают в мешки, которые тоже затем погружают на подводы. Пассажиров ведут лесом, полями, по грязи в «штаб Махно». Грузовой транспорт отправляется в другом направлении.
https://vk.com/levoradikal_news?w=wall-25447883_147249
Сразу обращает на себя внимание: Сергей Петрович не упомянул имени генерала Корнилова, который, как мы помним, отдал приказ «пленных не брать!» еще за семь месяцев до объявления Совнаркомом красного террора. «Эксцесс» на уровне командующего Добровольческой армией…
Пройдемся коротко по персоналиям из списка Мельгунова.
Деникин. Когда его армия еще надеялась взять Москву осенью 1919-го, Особое совещание собралось решать судьбу побежденных. Решили: коммунистов расстрелять. Кутепов, Шкуро, Мамонтов, Слащев и прочие догадались бы и сами. Также не отнесешь к «эксцессам», что белоказаки вывозили из захваченных городов и сел многокилометровые обозы с «зипунами». Иначе бы на Москву не пошли.
Колчак. «Командирам я приказываю расстреливать всех захваченных коммунистов», — говорил адмирал в газетном интервью в августе 1918-го. Это он еще толком не начинал воевать… Колчак в перечне Мельгунова, наверное, самый уязвимый персонаж.
Врангель. В приказе от 29 апреля 1920 года барон потребовал «расстреливать всех комиссаров и коммунистов, взятых в плен».
Можно добавить и Юденича, наступавшего с северо-запада, а очевидец — русский писатель Александр Куприн, находившийся при армии. «Расстреливали только коммунистов» — Куприн имел в виду, что насилием подчиненные Юденича не злоупотребляли.
А коммунистов в стране насчитывалось, между прочим, около 300 тысяч человек! На каждого приходилось по нескольку расстрелыциков, которые ссылались на приказы первых лиц. Не было пощады также и другим категориям населения, от представителей местной власти до крестьян, участвовавших в «черном переделе». То, что белые не убили больше, чем успели, заслуга не их…
Формула Мельгунова не выдерживает первого соприкосновения с фактами.
Между тем открываем современный учебник «История России с древнейших времен до наших дней» под редакцией члена-корреспондента РАН А. Н. Сахарова, рекомендованного для изучения абитуриентам, студентам, преподавателям. Читаем (том второй, с. 431): «…Красный террор был первичным явлением, белый — производным… Красный террор, таким образом, — государственная система, декретированная сверху уже в первые месяцы существования большевистского режима. Белый же террор, что в свое время отмечал С. П. Мель-гунов, выступал в качестве эксцессов на местах, с которыми пусть вяло, непоследовательно, но вели борьбу носители белой идеи». (Да не вели они такой борьбы! А «декретирована» вплоть до конца 1918 года была мировая война, уносившая в месяц сотни тысяч убитыми, ранеными, задохнувшимися от газов, умершими от тифа и испанки…)
* * *
Но дело даже не в этом. Терроры различных цветов и оттенков в Гражданскую — явления не отдельные, а взаимосвязанные. И это особенно наглядно проявлялось в местностях, где власть много раз переходила из рук в руки. Самые ценные свидетельства о терроре — оттуда.
…Писатель Владимир Галактионович Короленко — святой русской революции. Все лихолетье он провел почти безвыездно в Полтаве. Всероссийская слава писателя уберегла его семью от террора. Февралисты, большевики, петлюровцы, немцы, деникинцы, атаманы… Многих повидала Полтава. Красные арестовывают горожан за сотрудничество с белыми, белые — за сотрудничество с красными. Родственники арестованных устремляются за помощью к писателю. Тот пытается заступиться. Часто убеждается: поздно…
В июне—сентябре 1920 года Короленко отправил шесть писем красным вождям. Конкретный адресат — нарком просвещения Луначарский. Однако вопросы — явно не по ведомству Наркомпроса. Обращаясь по существу к Ленину (до которого слова писателя дошли), Владимир Галактионович, в частности, писал:
«Деятельность большевистских Чрезвычайных следственных комиссий представляет пример — может быть, единственный в истории культурных народов. Однажды один из видных членов Все-украинской ЧК, встретив меня в полтавской Чрезв. ком., куда я часто приходил и тогда с разными ходатайствами, спросил у меня о моих впечатлениях. Я ответил: если бы при царской власти окружные жандармские управления получили право не только ссылать в Сибирь, но и казнить смертью, то это было бы то самое, что мы видим теперь.
На это мой собеседник ответил:
— Но ведь это для блага народа.
Я думаю, что не всякие средства могут действительно обращаться на благо народа, и для меня несомненно, что административные расстрелы, возведенные в систему и продолжающиеся уже второй год, не принадлежат к их числу».
Письма Короленко к Луначарскому были опубликованы за границей в 1922 году уже после смерти автора. Они справедливо считаются ценнейшим свидетельством времени, а зачастую также неким «политическим завещанием» писателя, квинтэссенцией его размышлений в годы Гражданской. Последнее — неверно. В этом убеждаешься, когда знакомишься с дневниковыми записями Короленко.
О красном терроре Владимир Галактионович судит беспощадно и справедливо. Но — такая деталь: при большевиках Короленко имел пропуск в ЧК Полтавы. Он мог в любое время беспрепятственно пройти к руководителям чрезвычайки и изложить им свое ходатайство. Его там выслушивали. Нередко он обращался напрямую к главе правительства Украины Раковскому. Многим людям Короленко сумел помочь. При белых же он не помог… никому! В белой контрразведке, когда Владимир Галактионович пришел туда за кого-то заступиться, с ним даже не стали разговаривать. Более того, добровольческие власти готовились провести у него в доме обыск.
Поэтому Короленко и не обращался с посланиями к белым вождям. Не видел смысла.
Воздав должное пафосу «писем к Луначарскому», откроем дневниковые записи Владимира Галактионовича. Из них узнаем:
«1918 год. Январь. В Полтаве хозяйничает пришедший с красными войсками из Москвы бывший царский подполковник Михаил Муравьев. Местные советы для него не указ. Муравьев накладывает контрибуции на буржуазию. Взыскивает с “буржуев” 600 тыс. рублей в пользу солдатских вдов — общественность сомневается, что вдовы получат все эти деньги.
25 марта. Большевики постепенно покидают Полтаву. Оставшийся без власти город подвергается грабежам. Среди грабителей — много красногвардейцев. На улицах раздается стрельба.
29 и 30 марта. В город входят немцы и части гетмана Скоропадского. И тут же начинаются безобразия. Подозреваемых в большевизме заводят во дворы и расстреливают. Не успевших скрыться красногвардейцев приводят в юнкерское училище, страшно избивают нагайками, потом убивают. “Избивать перед казнью могут только истинные звери”. Возобновляются грабежи.
1 апреля. На заседании городской думы гласный Ляхович (зять писателя) приводит факты истязаний, произведенных над невинными людьми. Их арестовали, свезли в застенок, положили на стол, били шомполами (в несколько приемов дали до 200—250 ударов), заставляли проделывать “немецкую гимнастику” с приседаниями и кричать проклятия “жидам и кацапам”. Потом отпустили.
На заседании думы присутствует представитель гетмана. Он поправляет выступающих, когда они говорят: “военная оккупация Полтавы неприятелем”. Правильно отныне: “помощь дружественной державы свободной Украине”.
7 апреля. Зверства в застенке продолжаются. Истязаниям подвергнуты отец и сын по фамилии Заиц. Старик после экзекуции впал в тихое помешательство.
13 апреля. Немцы в городе стараются держаться прилично, но в деревнях грабят, и против них растет озлобление. В одном селе представителя “дружественной державы” мужики зарубили топором. Дом, где это произошло, снесен до основания».
До конца 1918-го в Полтаве жизнь протекает примерно в том же русле. Наступает 1919 год. В город возвращаются большевики. Отношение властей к Короленко улучшается, поскольку правительство Украины теперь возглавляет старый знакомый писателя, благоволивший к нему, Христиан Ваковский.
В харьковской меньшевистской газете публикуется расследование о проведенном петлюровцами еврейском погроме. Итог — около трех тысяч убитых и столько же раненых. «Целые улицы были превращены в кладбища», — сообщает газета. Погибло также около пятидесяти рабочих-христиан.
А в Полтаве сводят счеты. Расстреляны бывшие начальник карательного отряда и тюремный надзиратель… Когда писатель пытается облегчить чью-то судьбу, встречается с недоумением: как же так, ведь они убивали и пытали наших людей?
«22 марта. Вчера приходила бедняга Сподина с заплаканными глазами. Муж ее, почти инвалид, арестован. Был при гетмане комендантом в Миргороде.
23 марта. Захвачен целый выводок девиц, которые работали в осведомительном бюро. По большей части это простые переписчицы. Ко мне ходят родственники — матери, сестры… Просят, плачут. Мы в свою очередь справляемся в чрезвычайке. Кажется, особенно зверских намерений относительно этой группы не заметно».
Сильная сторона власти большевиков: стихийные грабежи прекращены. И если бы они имели представление о законности… Позднее Короленко запишет: «Большевики уже второй раз отлично “вступают”, и только после, когда начинают действовать их чрезвычайки, — их власть начинает возбуждать негодование и часто омерзение».
А летом 1919-го в Полтаве вновь другая по окрасу власть — белые. Долгожданная Добровольческая армия. О пребывании в Полтаве деникинцев свидетельствуют записи Короленко:
«Эти дни прошли в сплошном грабеже. Казаки всюду действовали так, как будто город отдан им на разграбление “на три дня”.
Бродский, бывший гласный, заявил, что его ограбили семь раз».
Стало обыденным явлением выбрасывание евреев с поезда на ходу. За каждым поездом оставались трупы выброшенных таким образом и разбившихся. Евреи совсем перестали ездить по железным дорогам.
В начале 1920 года писатель подводит итоги увиденному им при разных режимах:
«Добровольцы вели себя гораздо хуже большевиков и отметили свое господство, а особенно отступление, сплошной резней еврейского населения».
«Деникинцы вступили с погромом и все время вели себя так, что ни в ком не оставили по себе доброй памяти. Впечатление такое, что добровольчество не только разбито физически, но и убито нравственно».
Эти строки служат необходимым дополнением к «письмам к Луначарскому». Белых, петлюровцев и прочих из Полтавы прогнали. Остались большевики. К ним и обращается писатель Короленко.
* * *
Некоторые из распространенных обвинений в адрес ВЧК придется отвести, по крайней мере, частично.
Вот картины красного террора в исполнении видного военного теоретика генерала Николая Головина:
«Освобожденные от всяких моральных норм, ближайшие исполнители теорий Ленина изощрялись в изыскании способов получить признания своих жертв всевозможными пытками. Палачи же устроили из казни своеобразный спорт опьяненных вином и кокаином людей, кончавших нередко свою карьеру в доме сумасшедших.
У каждого из этих исполнителей были свои излюбленные пытки. В Харькове скальпировали череп и снимали с кистей рук “перчатки”. В Воронеже сажали пытаемых в бочки, утыканные гвоздями, и катали; выжигали на лбу пятиконечную звезду; священникам же надевали венок из колючей проволоки. В Царицыне и Камышине пилили кости пилой, в Полтаве и Кременчуге сажали на кол. В Полтаве, например, было посажено на кол 18 монахов и затем на колу сожжены. В Екатеринославе распинали и побивали камнями. В Одессе офицеров сжигали в топках кораблей. В Киеве клали в гроб с разлагающимся трупом, хоронили заживо и потом, через полчаса, откапывали…»
Сам Николай Николаевич Головин таких картин не видел, поскольку практического участия в Гражданской не принимал. Не видел их и автор первого исследования о красном терроре Мельгунов. Среди своих источников, помимо газетных публикаций, историк указывает материалы «деникинских следователей» — комиссии Добровольческой армии, созданной для расследования преступлений большевиков.
«Деникинские следователи» — хорошо звучит. Представляются основательные, скрупулезные пор-фирии Петровичи, воспитанные в традициях дореволюционной юстиции. В действительности «деникинские следователи» входили в состав ОСВАГа — Осведомительного агентства Вооруженных сил Юга России. Их задача зачастую сводилась к тому, чтобы подготовить город к вхождению боевых частей. Требовалось показать белым воинам тела расстрелянных и замученных. А чьи это жертвы? Нередко в городе до того хозяйничали и красные, и махновцы, и националисты, и германцы, и сами белые. Времени разобраться просто нет. Не всегда есть и желание — это пропаганда. Об одном таком случае рассказывает писатель Короленко в дневниковой записи от 8 августа 1919 года. Но прежде чем предоставить ему слово — важное замечание.
Свидетельства Владимира Галактионовича о революции отличаются не только подлинной человечностью, но и высокой точностью. Короленко вполне доверял только тому, что видел собственными глазами или мог проверить иначе. В этом ценность для истории его дневниковых записей. Вот и на сей раз, получив известие, что обнаружены жертвы большевистского террора, он отправился на место происшествия. На беду пропагандистов, Владимир Галактионович сумел убиенных опознать. Читаем:
«Вчера разрыли три могилы. Впечатление ужасное: на земле разложили 16 трупов. Тут участники шайки Черного ворона, совершившие несколько вопиющих убийств, в том числе убийство семьи Столяревского. Убитая женщина — по-видимому, Петраш из той же шайки, участница вооруженных нападений. Козубов — в прошлом известный погромщик, изувер, но уже старый и безвредный к тому времени. Стадник — о нем ничего не знаю. На шеях петли из ремней или проволоки — очевидно, отказывались идти, и их тащили волоком. Молва сделала из этого еще больший ужас: говорили, что куски проволоки были продеты из одного уха в другое, что совершенная нелепость».
Из казненных все, за исключением одного (чья вина не известна), оказались бандитами. Писатель справедливо замечает: судить преступников надо гласным судом, тогда и не будет почвы для слухов. Тут большевикам возразить нечего…
Короленко находит мужество сказать там же, на месте, представителям белых: если вырыть трупы людей, расстрелянных деникинцами, впечатление будет столь же ужасным.
* * *
Июнь 1918-го, из Симферополя в Киев идет поезд. В душном вагоне разговоры почти исключительно о Махно. Пассажиры говорят шепотом, вздыхают, пугливо выглядывают в окна. Только крайняя нужда может заставить людей пуститься в такой путь в такое время. На сей раз как будто обошлось. Сгущаются сумерки, пора устраиваться на ночлег — слышится движение чемоданов, узлов, корзин. И тут за окном раздаются сухие винтовочные выстрелы. Со скрежетом, толчками, поезд начинает тормозить… Махно…
Грубая команда:
— Выходи в поле с вещами, кто не выйдет, расстреляем!
В ночи под моросящим дождем возле вагонов группами стоят люди, положив багаж на землю. Скачут конные, стреляют в воздух. Вот тебе и приехали в Киев…
Махновцы складывают багаж в подводы. Главный в бараньей шапке произносит короткую речь:
— Расстреливать будем только офицеров, полицейских и, может быть, спекулянтов.
Пассажиры уверяют, что таких среди них нет. «Там видно будет, а пока предъявите документы» — «баранья шапка» спокоен, привык к таким сценам.
Проверяются не столько документы, сколько содержимое карманов. Кошельки, часы, портсигары, серьги и кольца революционные повстанцы (так себя называют последователи батьки) складывают в мешки, которые тоже затем погружают на подводы. Пассажиров ведут лесом, полями, по грязи в «штаб Махно». Грузовой транспорт отправляется в другом направлении.
https://vk.com/levoradikal_news?w=wall-25447883_147249
Tags: